...

На эту зарисовку меня вдохновил один не безызвестный японский писатель :) 

*

Мне ли было знать, что все сложится именно так? В глазах предательски рябило, но я делал вид, что меня слепит слишком яркий дневной свет и щурился. Видимо, это придавало моему, и без того грустному, выражению лица, еще более острую печать скорби, что стоявший подле кровати врач, удрученно потупил взгляд и, наверное, уже который раз укорил себя за допущенных ко мне посетителей. Стоит заметить, что корил он себя напрасно и я никакой, ни то что бы скорби, даже печали не чувствовал. Я не чувствовал вообще ничего. Кроме усталости и света. Слишком яркого дневного света, выжигающего мне глаза. Да, я был эгоистом. Чертовым эгоистом, который всегда думает только о себе. Так было тогда. Так есть и на этот раз. Нет, конечно же, вслух брат такого не сказал, но эти невысказанные мысли гремели подобно грому в тишине палаты. Произнес же он всего лишь одну фразу: ты хорошо себя чувствуешь. Не спросил, нет, а подытожил факт. Будто бы и я, и врачи, и даже сама судьба были виновны в этом, а он взывал к нашей совести. К справедливости. Это было бесполезно — я чувствовал себя хорошо и, скорее для самоуспокоения, с того самого дня и до сих пор, продолжал вести образ жизни с трудом выздоравливающего человека. Всего лишь каких-то четыре дня. В уме я прикидывал, сколь долго бы я еще мог позволить себе прикидываться подобным образом. Весь этот спектакль — микстуры, таблетки, заботливые медсестры — до безобразия меня утомили. Хотел бы я сбросить с себя эти покрывала и убежать из душной серой палаты к морю. Бежать вдоль берега, слушать шум волн, смеяться и пугать прибрежных птиц. Средь тины и мусора, выброшенных на берег, найти твой красный шелковый пояс или гребень. Но я боялся. Боялся, что если вдруг решусь на это, да и просто даже решусь сказать о своем намерении, меня, и без того оберегаемого, запрут еще надежнее, еще глубже и дальше от моря, где меня не найдет даже дневной свет. И я молчал, целыми днями лежал в кровати, покорно поедая все, чем меня лечили и щурился на свет из окон. И вот, сейчас, они пришли, что бы я нарушил свое молчание, что бы я разрушил с таким трудом выращенные, сшитые по кусочкам, стены, что бы я захлебнулся всем тем, что так тщательно пытался спрятать за ними. То море меня пощадило, но лишь для того, что бы я сгинул в своем собственном. И я с ужасом понял, что буду в нем не единственным утопленником, потому что мое море уже забрало тебя. И вот я, как огромная соленая могила, сижу, облокотившись на подушки, отвечаю на вопросы и задыхаюсь от шума прибоя, крика чаек, твоих песен. Ты сидишь на берегу, босая, волны лижут твои ноги, а ты улыбаешься и расчесываешь волосы. И тут же, рядом, тот самый бар в Гиндзе, где мы что-то празднуем и пьем в компании твоих друзей. Звенят чашки, дымят сигары. Я тоже весел и пьян и хочу произнести тост. За любовь! — поднимаю свою чашку. За любовь! — вторят мне. Хочу встать, но пол уходит из-под ног. Стены бара плавятся, лица плывут. За любовь! — повторяю я. Чьи-то заботливые руки укладывают меня обратно на подушки. Врач протягивает мне чашку воды. Покорно пью до дна. — Я же говорил, не стоит его тревожить, — шепчет врач, — Ваши расспросы только расстроили его. Он еще очень слаб. Зайдите позже. Брат молча пожимает плечами и выходит из палаты. Полицейский кивает и, поклонившись, тоже выходит. Он, пожалуй, единственный понимает, что это было убийство. Самое настоящее убийство. Вот только жертва тут не одна и убийца — не человек. Я тщетно пытаюсь заставить себя сожалеть, ну или хотя бы печалиться из-за твоей смерти, но, как не стараюсь, не могу вспомнить даже твоего лица. И, неожиданно, мне становится жаль самые глупые мелочи: недописанный роман, неоплаченные долги, какие-то веселые картинки, которые я обещал нарисовать для одного журнала, потерянные кисти, приятеля, которому когда-то врал в школе, тот самый бар, в котором подавали дорогую, но дрянную выпивку. Я бы очень хотел, я пытался думать о тебе, но не мог. Сопроводив посетителей, врач вернулся и укутал меня во второе одеяло, сурово отчитав, что если я не буду беречь себя, то кашель обострится. Но я то знаю, что во всем виновато море. Огромное красное море, что рвется из моих легких наружу. И ты, где-то там, в глубине, бредешь по вздымающимся диким волнам и ждешь своего часа. И я знаю, что однажды ты позовешь меня за собой.